В Рязанском театре драмы состоялся показ спектакля «Чайка» по пьесе Антона Чехова в современной интерпретации. Зрители увидели героев, перенесенных в наше время: они курят айкос, записывают мысли в диктофон на телефоне и играют в «Дженгу». На постановке, вошедшую в программу фестиваля «Свидания на Театральной», побывала корреспондент РЗН. Инфо.

В Рязань на фестиваль приехал Нижнетагильский драматический театр. Как рассказал перед началом спектакля его представитель, приглашение в Рязань они получали трижды — из-за пандемии и других непредвиденных обстоятельств встречи не состоялись.

На сей раз удалось приехать и привезти «Чайку», поставленную московским режиссером Дмитрием Лимбосом в жанре «холодной комедии». Это, пожалуй, самая точная характеристика: не сатира, не трагедия — именно холодная комедия. Такая, при которой смеяться не получается, но мороз по коже бежит.

Спектакль открывается трансляцией с камеры на экран из лент: дрожащий кадр, будто снятый на телефон. Первой в сюжет вводят Машу (Екатерина Сысоева). Девушке задают вопросы о счастье. Она влюблена в главного героя, обеспечена благодаря богатому отцу, но по-прежнему несчастна.

Действие происходит в усадьбе Сорина — здесь коттедж. Декорации минималистичны: на сцене пару раз появляются стулья, на десять минут в угол сцены ставят цветок в горшке. Фоном служит световая панель: сначала она напоминает ночное небо, потом опускается и превращается в потолок.

Подход режиссера к чеховскому тексту далек от академичного.

И хотя Лимбос не «обновляет» пьесу — он переносит ее в наше время, сохраняя сюжет и большую часть диалогов, но меняя культурный код. Борис Тригорин у него — не беллетрист 19 века, а писатель, чье место в литературе сравнивают с Пелевиным, Ивановым и Сорокиным. Ирина Аркадина — стареющая актриса, которая не любит сравнений с Пересильд.

Музыкальное оформление спектакля — дело рук саунд-дизайнера из Екатеринбурга Кирилла Дробязги. В течение полутора часов без антракта звучит низкочастотный эмбиент. Это не фон и не акцент — это пульс действия. Сначала звук кажется навязчивым, но постепенно вплетается в восприятие.

Сам спектакль тоже «дышит». В начале — с легким надрывом, с налетом излишней театральности. Но постепенно интонации становятся спокойнее, жесты — точнее. И в какой-то момент «переигрывать» перестают.

Ирина Цветкова в роли Аркадиной не изображает мать, уставшую от сына. Она играет актрису, которая никогда не выходит из кадра. Даже в одиночестве она будто знает: за ней наблюдают. Жесты — шире, интонации — громче, паузы — чуть длиннее. Она не игнорирует сына Костю и не испытывает к нему неприязни — просто не может не быть главной в любой сцене.

Кстати, она единственная, кто переодевается. В начале — высокие ботфорты и пиджак-платье; позже — короткое спортивное платье для игры в теннис с Машей Шамраевой (партия похожа на показательный матч для невидимой публики); в финале, падая на колени перед Тригориным, — джинсы и мешковатая футболка.

После попытки самоубийства сына Аркадина не говорит об этом, не предлагает помощи. Когда же ей советуют отправить Костю за границу, чтобы тот «увидел мир», она отвечает:

«Нет у меня денег на заграницы. Нет, у меня, конечно, есть деньги… но я вообще-то актриса. Вы видели, сколько стоит косметолог? Дорого. А мне надо держать себя в форме… я актриса».

Чеховская «чайка» остается в центре внимания — сначала Костя ее убивает «от нечего делать», как считает Тригорин. Также Нина Заречная (Ирина Тараторкина) несколько раз называет себя чайкой в финальном монологе, слегка сбиваясь в попытке объяснить, что с ней происходило за два года разлуки.

В этот момент на сцене другие герои сидят на полу и играют в «Дженгу» — не в лото, как у Чехова.

После разговора с Ниной, в котором Костя плачет от горя и понимает, что у него нет шансов на любовь, — звучит фраза, произнесенная буднично, почти вполголоса:

«Надо отвести Ирину Николаевну как-нибудь отсюда… а то там Костя… ***(покончил с собой)».

Свет гаснет.

Фото — Рязанский театр Драмы\\Евгения Сосулина